Заставь меня ошибиться - Страница 91

Она считала его хорошим. Для нее он был хорошим.

Но все изменилось из-за глупого, нелогичного требования комиссии, которое поначалу казалось обыденностью. И началось с того, что на пороге своего восемнадцалетия Элизабет сбежала, потому что узнала страшную правду о команде и своем будущем. Гастон к тому моменту достаточно ее изучил, чтобы понимать две вещи: Лиз будет хороша в уготованной ей роли, но никогда с ней не смирится. Она сидела в его кабинете и ждала утешительных слов, а он смотрел на ее разбитые коленки и с ужасом думал о предстоящем. О том, что когда Элизабет исполнился восемнадцать, он должен будет с ней спать. С ребенком. Совсем скоро. Утешительных слов не находилось ни для себя, ни для нее.

Он знал, что это ошибка. Солистки делились на две категории: одни мечтали побывать в его постели, другие относились с философским пренебрежением ко всему, и куратору в том числе, но ни первые, ни вторые не питали иллюзий по поводу своего места в команде. Им честно говорили, на что их подписали. Но когда речь заходила о Лиз, даже наставницы прятали глаза. Было очевидно, что все закончится плохо. И всем было не по себе.

Куратор ненавидел положение, в котором оказался. Неожиданно, но роль героя маленькой девочки пришлась ему по душе. Становиться для нее простым мужчиной из плоти и крови не хотелось, а именно к этому вел уговор с комиссией. Глупая, детская влюбленность рисковала трансформироваться во что-то куда более серьезное, небезосновательное. Оттого он стал искать способы этого избежать. Стоило объяснить комиссии, что проект идет не по плану, и он бы потерял очки, но не взвалил бы на свои плечи слишком тяжелую ношу… Все было бы нормально. Задетое самолюбие? Ну что ж, он был готов им пожертвовать… Но вдруг задался вопросом: если не он, то кто? Кроме куратора на это место претендовали мошенники, воры, убийцы и прочие криминальные личности. Лиз такого не заслуживала. Она была девчонкой, наивной и неопытной, до смешного не вписывающейся в команду. Наиболее невинной из всех. Как было поручить ее человеку, которому совершенно все равно?

Ломать ее было его обязанностью, что бы за этим ни стояло.

И он сломал. Сначала когда вынудил думать о нем не как о спасителе, а потом — когда оставил со всеми жуткими знаниями одну против всего мира. Он обещал ей поддержку — любую, какую может дать куратор, но как Лиз могла ее принять, если Гастон уже не был тем, на кого можно было надеяться? Он был ее наставником, ее идеальным защитником, и перестал им быть в тот день, когда впервые поцеловал неумелые губы. Не странно, что отношения начальник-подчиненная не сложились.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не делилась с ним проблемами.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не доверяла ему собственное благополучие.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не верила в его доброту.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не желала понимать, что не была для него пусть и ученицей, но не рядовой.

Может быть, стала бы, если бы он не чувствовал перед ней вины.

Может быть, стала бы, если бы не обдавала арктическим холодом во время редких встреч.

Может быть, стала бы, если бы не отворачивалась, когда он осматривал послеоперационные швы, раздражая его нежеланием принять как факт необходимость его действий.

Может быть, стала бы, если бы он не вспоминал так часто ее искрящиеся глаза, когда она встречала его в коридорах штаба, на протяжении целых двенадцати лет.

Он был для нее самым хорошим, а стал самым плохим. Даже тот парень, который явился причиной ее ареста, ухитрился проиграть Гастону в борьбе за статус главного злодея жизни Элизабет Дженнсен. Это раздражало больше остального.

Глядя на уже взрослую и женщину, прошедшую огонь, воды и медные трубы, которая сторонилась его всеми силами, куратор испытывал острое разочарование. Но кроме того, вальсирование на лезвие ножа было ему вызовом. А упражняться в психологии он любил, тем более любил на Лиз, которая легко улавливала все сигналы, но совершенно не умела на них отвечать. В итоге, Гастон понял, что ее отталкивает, а что заставляет раскрываться и тянуться к нему. Безопасных тем было не так уж и много, но юмор, Арчи, разговоры об искусстве и общая любовь к старомодным вещицам работали безотказно. Уставая от склок, поводов для которых имелось намного больше, чем для примирений, они оба старались поддерживать хрупкое перемирие, пока она бывала его пациенткой в медицинском центре нового Орлеана.

К несчастью, она никогда не долечивалась до конца. Он видел результаты своих стараний в операционной считанное количество минут. В лучшем случае раз в месяц в скайпе, раз года в два или три года после завершения заданий.

Куратор сам не знал, когда именно пересек невидимую черту, после которой интерес трансформируется во что-то большее. Просто однажды он стер опасные записи с камеры наблюдения, отчитался за свой проступок перед комиссией на двадцати листах, а на откровенно паршивое задание рекомендовал назначить Ив — девушку не менее хорошую, но не такую значимую. Соврал комиссии снова. И это стало опасно, это стало видно.

Он начал защищать Лиз в ущерб другим людям. А ведь раньше не делал подобного даже ради себя. И то же самое происходило снова.

— Разворачивайся назад! — рявкнул он в трубку, едва Эрик принял звонок. — Я же велел не оставлять ее одну!

— Ты рехнулся? — вскинулся Эрик. — Там оружия на полмиллиона, и они знают, что знаем мы. И они все вокруг тебя сейчас! Не вокруг твоей девчонки.