Заставь меня ошибиться - Страница 81

Отняв бинокль от глаз, поворачиваюсь к Гастону и внезапно обнаруживаю, что исконно мужская рыбалка, которая служит прикрытием для слежки за пирсом, дополнилась исконно мужским виски.

— Это задание, ты не забыл?

— Прелесть нашей работы, Тая, — посмеивается он, отнимая фляжку от губ, — в том, что можно абсолютно легально пить и заниматься сексом не отходя от рабочего стола. Где еще тебе предложат такие роскошные условия труда?

После этого заявления я невольно задаюсь вопросом, сколько он принял до того, как сел со мной в одну лодку. По-видимому, немало. Но из-за утренней тошноты не заметила этого раньше. Господи, да из-за нее я бы и падение метеорита пропустила… Только сейчас чуть-чуть отпустило. И как это еще Гастон не поинтересовался причиной моей внезапной бледности и рассеянности?

— Ясно, — усмехаюсь.

После романтического ужина на двоих мы воспользовались простором особняка с душой. На следующий день на стройке у меня болело все. Да и сейчас, два дня спустя, я все еще чувствую каждую мышцу ног. Пожалуй, удачно, что Лео бегает вокруг пирса, а мы сидим в лодке, скучая.

И все же вечер, затеянный куратором, призван был что-то изменить, а я не поддалась, и теперь между нами некое непонимание. Наверное, он рассчитывал, что я растаю и соглашусь на Новый Орлеан, а я…

— Присоединяйся, — предлагает Гастон, протягивая мне фляжку.

Быстро смекнув, что уровень жидкости в ней никто не проверит, а прикрытие идеальное, покорно берусь за фляжку и, как можно крепче сжав губы, наклоняю. Дабы ни капли не проглотить… Понимаю, что это полный абсурд, и с капли ничего не случится, но наш философ Лео как-то выдал очень мудрое изречение: если можно не рисковать, то лучше не рисковать.

— Сколько еще часов нам здесь сидеть? — спрашиваю, оглядываясь.

Вокруг красота, конечно. Мрачность севера подернута легкой дымкой тумана, на небе тяжелые облака из разряда тех, что фанатичные художники выводят на своих картинах. Никакого глянца, никакой яркости. Темный лес, серое небо. Этот пейзаж либо приходится по душе сразу, либо с ним не смиришься и за всю жизнь. Меня он завораживает.

— Пока не приедет обещанный грузовой катер, — отвечает мне Гастон.

— А если он не приедет вовсе? — спрашиваю ворчливо, зябко кутаясь в куртку.

— Тогда наши IT не сумели найти данные, а, значит, о нас знают. Поэтому я надеюсь на его прибытие.

Рыбу здесь ловить — идея на редкость бредовая. Животные не настолько глупы, чтобы соваться на транспортный путь. Да и мы якобы по незнанию сюда приехали порыбачить, но Гастон все равно на что-то надеется. Проверяет, леску дергает.

— Думаешь привлечь внимание рыбы движением? — спрашиваю насмешливо.

— А если так? — спрашивает он, кося на меня взглядом. — Твое внимание, например, можно привлечь только если совершать какие-то действия. Ты много лет успешно меня игнорировала, но стоило помелькать перед глазами чаще привычного, как не устояла.

— Звучит обидно, — бросаю холодно.

— Это было обидно, когда тебе было восемнадцать, а теперь — совсем нет. Или было бы обидно, если бы мне не пришлось тебя соблазнять. Или было бы обидно, если бы я не предложил тебе продолжить в Новом Орлеане. Или было бы обидно, если бы ты не подвесила меня на этом предложении, как пресловутую рыбину, сама. Или…

Все это говорится будничным тоном, будто о погоде, но в словах слышится… обида? Значит, я угадала. Он рассчитывал, что после ужина я соглашусь что на Новый Орлеан, что на Северный Полюс. Ладно, признаю: было великолепно и даже лучше. Если бы не ребенок, то я бы точно не устояла… Да и время Гастон выбрал правильно: задание явно близится к завершению, пора бы уже дать ответ… Вот только любой ответ на этот вопрос — заведомая западня.

— Гастон, сколько ты выпил? — пытаюсь уйти от неприятной темы.

— Достаточно, чтобы не простудиться, — отбривает. — И увильнуть не удастся. Я спрашиваю еще раз: ты поедешь со мной в Новый Орлеан или нет?

— Я еще не решила, — ощетинившись, отвечаю. Лучшая защита, как известно, — нападение.

— Может, это и хорошо, что ты не живешь обычной жизнью. Представляю, как бы ты выпотрошила беднягу, сделавшего тебе предложение.

— Гастон, ты нарываешься. Предложение — это совсем другое. Вкупе с твоей драгоценной особой идет четыре старых ханжи и вереница веселых разведенок вроде Донны Праер!

— Даже если так, дальше-то ты куда? В Сиэтл? Ждать самоубийственного задания? Или все еще мечтаешь отрастить крылышки и упорхнуть аки колибри? — Он щурится, пытаясь определить реакцию по выражению лица. А слова его звучат очень ядовито. — Я сказал, что был бы не против с тобой жить; ты ответила, что тебе нужно приглядеться. Совру, сказав, что меня это не задело. Я согласен, что причины для опасений у тебя есть. Однако если моя ошибка только в Донне Праер и комиссии, то я ничего не могу изменить.

— Ты пытаешься спросить, нравишься ли мне? Да, нравишься. Но я тебе не доверяю. Если бы тебе пришлось принять решение? Я или Донна? Я или команда? Ты бы подставил меня ради блага людей, которые от тебя зависят? — Он хмурится, но я не даю и слова вставить: — Не отвечай, Гастон. Это определяется только в критический ситуации, а уж никак не пустыми словами.

— Что я слышу, — язвит он. — А для тебя что важнее, Лиз? Закопаться в песок? У меня хоть альтернатива из людей и людей, а твоя куда прискорбнее. У тебя же никого не всем белом свете. Для мира ты мертва. Даже документы уничтожены.

Он оперирует голыми фактами, но лучше бы этого не делал: они ужасны и очков ему совсем не добавляют. Это как подойти к женщине с бородавкой на лице и сказать, что ее личная жизнь не удалась именно из-за бородавки. Бесспорно, она и сама понимает, что презент от природы ее не красит, но если врежет наблюдательному наглецу, то будет права.