Заставь меня ошибиться - Страница 80

— Мне нужно переодеться, — тихо говорит Гастон, так и не допустив поцелуя. — Надеюсь, на тебя можно оставить готовку?

Он полностью понимает, какое производит на меня впечатление, и даже не пытается приуменьшить эффект. Помешивая пресловутую телятину, я закусываю от досады губу. Я пошла на сделку с дьяволом. Убеждаю себя, что не привяжусь к нему, но уже так привычно считать своими его мелкие жесты и родинки на плечах, что нет сил сопротивляться искушению. И уже не раздражают самодовольные улыбки, потому что я и их ухитрилась тайком присвоить. А ведь стоит только согласиться на Новый Орлеан, и все станет правдой. Да, придется, вероятно, поделиться с какой-нибудь Донной… Но Гастон же говорит, что это ничего не значит, и так хочется ему поверить. Обмануться. Я же в курсе, как серьезно он относится к своей работе…

Если бы только я могла.

Из гостиной слышатся первые звуки патефона. Помешивая мясо, я тихонько улыбаюсь, представляя, как пыталась бы примириться с музыкальным вкусом Гастона. В свои семнадцать я так и не распробовала прелести джаза, который он так любит. Интересно, смогла бы привыкнуть теперь?

— Судя по запаху, ничего не горит, — замечает куратор, появляясь на кухне. — Зря, выходит, я боялся, что твои навыки готовки ограничиваются дурно сваренным кофе.

— Меня всегда смущало ходить по ресторанам в одиночестве, — говорю, облизывая пальцы.

Заметив, как пристально Гастон следит за моими действиями, усмехаюсь и облизываю палец еще раз. Но повторно достичь эффекта не удается и куратор, фыркнув, лишь отодвигает меня в сторону. Он отлично знает, на какие уловки я способна, и не попадается. Приятное разнообразие в мире, где каждое действие должно иметь строго определенные последствия.

Разглядывая широкую спину куратора, обтянутую тканью снежно-белой рубашки, я чувствую, как в животе летают бабочки. Это так глупо и по-детски, но иначе не выходит… Последним человеком, который что-то для меня готовил, был Арчи. И это было очень давно. Когда я еще не могла оценить прелести его поступка.

Мы ужинаем за журнальным столиком в гостиной, обмениваясь веселыми историями из жизни. Он, в основном, об ошибках членов команды (хорошо, что я о них узнаю только теперь), а я, конечно, о заданиях. В отместку за Донну без малейших обиняков рассказываю ему, с которыми была вынуждена жить. О смешных моментах близкого разоблачения и глупых способах выхода из щекотливых ситуаций. И пусть кажется, что куратор знает обо мне все, оказывается, что подробности для него в новинку.

— Знаешь, обычно все охотно делятся опытом, — замечает Гастон, когда я заканчиваю очередную историю.

Мы сидим не рядом, чтобы смотреть друг в другу глаза. Потому что это приятно. Видеть эмоции на лице, впитывать каждое движение. В какой-то момент я понимаю, что изучила присущие ему одному жесты, и на автомате повторяю при общении с другими людьми. И хочу делать так и дальше.

— Но не ты, — слышу.

— Извини, что? — переспрашиваю, осознав, что упустила нить разговора.

— Я говорю, — повторяет Гастон, усмехаясь, будто поняв, о чем я думаю, — что ты никогда не любила рассказывать о своих заданиях. Я мог только догадываться о том, что у тебя творится…

Он говорит это просто так, не заканчивает никакими выводами. Я вообще не слышала, чтобы Гастон хоть раз как-то комментировал мое отношение к нему. Лишь однажды, в запале, объявил, что я так и не простила ему равнодушие ко мне во времена обучения.

И сейчас тоже не заканчивает мысль. Вместо этого отставляет тарелку, берется в руки бокал вина и откидывается на подушки дивана, вдыхая ягодный аромат. На меня не смотрит.

— И правильно делала, — отрезаю. — А то стоило чуть-чуть приоткрыться, и вот я снова в твоей постели.

— Ужас какой, — закатывает глаза куратор.

— Не ужасно, но с тобой сложно. Ты холодный и много врешь.

Думала, что он снова обдаст меня холодом, но вместо этого Гастон улыбается и мягко говорит:

— Иди лучше сюда.

Это так странно, что я оглядываюсь. Остатки ужина все еще на столике, из патефона льется мелодичный блюз. В камине горит настоящий огонь, а талый воск свечей угрожающе стекает по их бокам. Огонь бликует на столовом серебре и стекле бокала. Однажды, в Канаде, я потрачу пару снежных вечеров, чтобы написать об этом картину. Я назову ее Призраком Нового Орлеана и повешу так, чтобы никто, кроме меня, не увидел… Хватит ли мне смелости изобразить на ней и Гастона? Думаю, придется, ведь без него сказка не оживет и не задышит.

Я пересаживаюсь на диван, скидываю туфли и вытягиваюсь вдоль тела куратора. Некоторое время мы просто лежим, разглядывая друг друга.

— Спасибо. Замечательный ужин, — коротко целую Гастона в уголок губ.

— Меня и раздражает, и восхищает, что ты так и не смирилась с таким образом жизни, как у нас.

Не понимая, о чем он говорит, я отдвигаюсь и заглядываю в глаза куратора. Он проводит пальцами по моим волосам, заправляя за ухо и даже не пытается объяснить, что имел в виду. А я, внезапно струсив, прячу лицо у него на груди. Мне хочется, чтобы он замолчал и не испытывал меня на прочность. Мое сопротивление ему небезгранично.

И я уже продала картину. Назад пути нет.

Глава 15

Волшебную коробку с красками и спасительной наличностью я проверяю каждый день. Только Гастон скрывается за дверью ванной комнаты, как я крадусь к шкафу и дрожащими руками достаю тюбики, вкладку, и, удостоверившись что банкноты на месте, убираю все обратно. Они вселяют в меня такую надежду, что даже кажутся теплыми на ощупь. Если однажды они исчезнут, я возьмусь за магнум снова и заставлю куратора их вернуть. А потом мы просто сделаем вид, что ничего не было. Мой мозг уже полностью подчинен этой мысли. Он не видит иных вариантов.