Заставь меня ошибиться - Страница 66

Сказать, что куратор был недоволен решением продать «шедевр» — сильно преуменьшить. Даже отговорить пытался, но когда я резонно заметила, что «засветила» живопись перед Кили и Мэгги — неохотно уступил. Несколько дней этот вопрос не поднимался, но сегодня Гастон вдруг решил поднажать. Причем в самый неподходящий момент.

— У меня нет ни одной твоей работы в масле, — ворчит он, отбирая у меня раму с такой осторожностью, будто та — хрустальная.

— Сам знаешь, что ценность моей мазни невысока, — парирую упрямо. Признаться, у меня есть планы на эту работу, о которых Гастону знать не стоит. А вредить себе просто потому, что кое-кто так хочет, — не собираюсь.

— Я вешаю на стены не только то, что можно продать на аукционе, — сухо отвечает куратор. — Маки Арчи ужасны, но они мне дороги как память.

— Хорошо, я тебе тоже что-нибудь завещаю, — не остаюсь в долгу. — Будешь любоваться и вспоминать меня за бутылочкой бренди.

— Я не шучу. Если ты сейчас откажешься от продажи картины, я чуть позже выкуплю ее по двойной цене, — останавливает он меня прежде, чем я успеваю занести руку для стука. — Просто верни полотно в машину и скажи, что передумала.

— Гастон! — Смутившись, отворачиваюсь. Ну почему ему понадобилась именно эта работа? Почему сейчас? — Как мы узнаем, которая цена двойная, если не знаем никакой?

— Серьезно? Весьма паршивая отговорка, смею заметить. Ну давай подумаем: ты назовешь, сколько хочешь за нее получить, а я попробую исполнить желание или поторговаться.

— У меня квартира забита разного рода работами, бери любую за «спасибо», не стесняйся. Или… если тебе принципиально иметь картину отсюда, то я ее напишу.

— Мне не нужна картина «для меня». Заказную работу всегда видно.

— Слушай, я ее не продаю. Просто покажу. Тем более что мэр на нас рассчитывает.

— А то он, конечно, не главный хитрец города и всегда искренен до печенок, — язвит Гастон, даже не пытаясь скрыть досаду. — Что ж, — вздыхает, осознавая, что меня не переспорить. — Придержи, пожалуйста, дверь.

Нам открывает высокая, очень элегантная женщина за сорок с безупречно уложенными волосами. Она представляется хозяйкой ателье, что весьма похоже на правду, если судить по ее необычному наряду, явно сшитому на заказ. Она говорит, что мэр нас уже ждет, что он уже в здании. И, как понимаю, больше во всем здании никого, что прекрасно вписывается в меховую аферу.

Ателье выдержано в несовременном стиле. Стены обиты розовым шелком, на полу — светло-серый чуть вытертый паркет, резные рамы, двери и облицовки ему в цвет, а мебель в стиле короля Солнце. Должно быть, ателье было основано давно, и держатели всячески стараются это подчеркнуть. Что ж, в этом городе так заведено и я уже перестала удивляться острому пренебрежению жителей современными веяниями в архитектуре и дизайне.

— Это шелкография, — сообщает владелица ателье, стоит мне подойти к одной из картин на стене.

— Она в курсе, — усмехается Гастон, демонстрируя раму в руках. А я снова невольно отмечаю, что, добившись своего в отношениях с мэром, куратора несколько отпустил уздечку и ведет себя более… естественно. Более надменно.

Иногда мне кажется, что он презирает людей, прячущихся за правилами. И это вполне вписывается в историю, которую Гастон рассказал мне о себе самом.

Женщина даже виду не подает, что задета фразой куратора. Она стоит с совершенно непроницаемым выражением лица, позволяя мне вдоволь осмотреться. Даже поощряя. Она явно гордится своими владениями. Интересно, доход от нелегальных мехов они делят с мэром напополам?

Воспользовавшись предложением, осматриваюсь внимательнее, параллельно расточая комплименты, дабы усыпить бдительность. Меня интересует, разумеется, не шелкография и не убранство, а развешенные по доске фотографии. Такие можно увидеть в исторических музеях.

— А наверху… — начинаю, указывая на мраморную лестницу.

— Швейная мастерская.

А посмотреть не предлагает…

— Наверное, мэр нас уже заждался, — улыбаюсь, осознав, где спрятано все самое драгоценное и незаконное.

Андерсон пьет чай, сидя на старомодной софе в зале, предназначенном для примерок. Едва завидев нас, он радостно вскакивает, чуть не опрокинув на себя содержимое тончайшей фарфоровой чашечки, и тут же бросается приветствовать Гастона. А потом замирает, сообразив, что из-за картины придется обойтись без традиционного рукопожатия. И одергивает полы пиджака, как персонаж какого-нибудь мультфильма. Это выглядит настолько нелепо, что приходится сдерживать улыбку.

— Очень вад вас видеть, очень рад, — восклицает мэр, пожимая мою руку, за неимением возможности проделать то же самое с Гастоном.

— Мэр, — улыбаюсь вежливо.

— Вижу, вы принесли картину. — Андерсон буквально подкрадывается к зачехленной раме, которую куратор ревниво не выпускает из рук. Вот далась она ему… И ведь найдет способ отобрать ее…

— Совершенно верно, — пропеваю. — Гастон, ты не мог бы..?

Мгновение он смотрит на меня, как на предательницу, а потом стягивает ткань и пристраивает раму в одном из кресел. Встав ровно напротив, и мэр, и владелица ателье — мисс Дежардин — застывают в позах неизвестных миру философов, стремящихся постичь глубокий смысл работы. И, прости господи, найдут ведь! А я-то всего лишь намеревалась скоротать вечерок, убегая от демонов, подталкивающих меня в объятия Гастона. Посему единственное, что можно наверняка обнаружить в моей мазне — острое нервное расстройство.