Именно ради этого я решила пожертвовать пистолетом. Могла бы приобрести и рассчитать наличность от и до, но решила, что посещение врача важнее. Узнать, что мой малыш в порядке — важнее. Поэтому я бегу безоружной. Права ли? Не знаю, но другого решения принять бы не смогла. Ненавистный пистолет в обмен на возможность увидеть своего ребенка, как только предоставится возможность… я даже дважды не думала об этом выборе.
Только бы еще при этом быть не одной.
На Гастона даже смотреть больно, настолько он безупречен сегодня. Ради Донны так не старался… Черный костюм сидит на фигуре идеально, подчеркивая мужские пропорции, такой идеально ровной бабочки я в жизни не видела. Только в фильмах о Джеймсе Бонде.
— Выглядишь замечательно, — говорю Гастону, когда замечаю, что он подозрительно поглядывает на мое сосредоточенное лицо.
— Хотел бы ответить тем же, но не буду врать, — усмехается он в ответ.
Да, это определенно то самое, что я мечтала о нем запомнить на всю жизнь. И, кстати, очень точно отражает характер наших отношения. Всегда недостаточно хороша для него.
— Больше ничего гадкого не скажешь? — сухо интересуюсь.
— Я скажу: будь крайне осторожна. Потому что если у тебя будет выбор между твоей безопасностью и успешным завершением операции, я все сорву. Поэтому просто слушай Лео и будь паинькой.
Не поверив ушам, поднимаю глаза и натыкаюсь на серьезный взгляд куратора. Ждала чего-то вроде выкрика «с первым апреля», но ничего подобного. Он ждет от меня реакции на свои слова.
— Что ты пытался мне сказать? — уточняю внезапно севшим голосом.
Было бы глупостью думать, что Гастон и правда лишен человеческих эмоций, но он мне их показал — и это поразило больше всего. Сразу появилось ощущение, что я для него что-то более важное, чем удобный вариант отношений. А если это правда, то мой побег обещал стать для куратора… ударом? Если, конечно, он не знает. Почему-то ведь велел слушаться Лео и не делать глупостей. Хотя, о чем это я? Если бы Гастон меня в чем-то подозревал, то уже попытался бы остановить.
Презумпция невиновности работает где угодно, но не в команде преступников.
Значит, показалось?
— Я пытался сказать, что мне небезразлично твое будущее.
У меня не находится быстрого ответа на это заявление. А куратор уже делает большой шаг по направлению ко мне и целует так, что колени подгибаются. В этих прикосновениях мне мерещатся несказанные слова. Я будто с языка их снимаю и пропускаю через себя. Неозвученное то, что он знает, думает, чувствует. Ну или в свои тридцать я все еще влюбленная по уши, романтичная дурочка.
— Ты тоже будь осторожен, — говорю, облизывая губы.
— Сегодня все закончится, — обещает Гастон.
— Тебе пора ехать, — вздыхаю, проглатывая слова о том, что все действительно закончится.
— Да, пора. Обязательно дождитесь, когда начнется турнир, прежде чем ехать. Если какой-нибудь мнительный осел решит проверить сохранность своего товара…
Я не могу поверить в эту разительную перемену. Только что он признался, насколько я важна, а теперь рассуждает о работе. Интересно, у этого человека вообще имеются промежуточные состояния, или реле перебрасывается из Гастон-робот в Гастон-мужчина и обратно за сотые доли секунды? Сначала недовольно поджимаю губы, а потом вспоминаю, что это все уже неважно. Не имеет значения, что с ним и какой он. Этот мужчина не будет моим, ведь я от него отказываюсь. Так к чему сокрушаться о его характере?
Боже, неужели я вижу своего куратора в последний раз? Свернуться бы калачиком на кровати от боли, но я не могу себе этого позволить. Я в маске, которая не должна даже дрогнуть. И едва есть силы держать ее. Но я смогу, ради ребенка. Впиваясь ногтями в кожу ладоней, пытаюсь держаться, не даю себе броситься к Гастону, чтобы поцеловать еще разок. Последний… Это было бы слишком очевидно. И тем не менее:
— Гастон, — зову. — Чтоб ты знал… — и тут решимость изменяет. Так давно я не позволяла себе открыться с этим человеком. Даже подпуская его максимально близко к себе, не разрешала увлекаться. Потому что знала: будущее с ним все еще не более чем буксовка на месте. — Не позволяй, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
— Я знаю, — отвечает Гастон, давая понять, что разглядел в моих словах двойное дно.
— Иди, — велю ему, дабы не сказать что-нибудь лишнее. Или не дать понять.
Я не спускаюсь с ним вниз, на это нет сил. Даже если Гастону это покажется странным, он уже ничего не сделает и не исправит. Дела, дела, дела.
До загородного клуба ехать довольно долго, и мы с Лео вынуждены ждать. Собравшись в столовой, сидим в темноте, едва перебрасываясь короткими фразами. Не знаю человека, который бы любил это сосущее чувство неприкаянности. От нечего делать рассматриваю интерьер, и вдруг понимаю, что чего-то не достает.
— А где рога? — спрашиваю испуганно.
— Я думал, они снова упали, и вы повесили их в спальне, — бросает на меня настороженный взгляд Лео.
— Я… в спальне? Рога?! — возмущаюсь.
— Да кто тебя знает! После того, как ты перевернула вверх дном мою комнату, я уже ничему не удивляюсь.
Морщусь, но, хоть и хочется, тему не развиваю.
— И как давно нет рогов? — спрашиваю мрачно, проглатывая бестолковые возражения.
— Примерно неделю, — пожимает плечами мой лжебрат.
И тогда в мою голову врывается просто миллион предположений.
Гастон
Умиленно оглядывая богато украшенный зал, он чувствовал себя как хищник на охоте. Иначе и быть не могло. Он знал их секреты, а они его — нет. И при том, что вокруг было немало его ровесников, в отличие от остальных, он не расплылся бесформенной массой от злоупотребления деньгами и женщинами, от мелких удовольствий, которые дурманят разум и притупляют инстинкт самосохранения.